...в охваченном чумой Нью-Йорке.
ИЗ ЖИЗНИ РУССКИХ ПИСАТЕЛЕЙ
Пиэса в одном действии
Занавес поднимается торжественно в полной тишине.
На сцене гостиная готического особняка в Сестрорецке, являвшегося некогда осенней резиденцией Павла Первого всея Руси и, по слухам, Филиппа Четвертого Гишпанского после его женитьбы на особе лет столь юных, что, живи означенные персонажи в наше время, быть бы Филиппу под судом за совращение неготовых. В углу стоит орган с несколькими клавиатурами для рук и ног. В противоположном углу, в ста двадцати сантиметрах от пола, помещается известняковый фронтон с барельефом, изображающий древних китайских мудрецов за неспешной беседой об искусстве. В руке одного из мудрецов сборник пьес Ричарда Шеридана. В глубине сцены по центру расположилась статуя Марка Аврелия в окружении мраморных жнецов с серпами, некоторые в тогах, иные в косоворотках. На заднике по центру, над статуей, висят портреты Баха со скрипкой, Роулинг с виолончелью, и Дмитрия Быкова с платиновым квинтовым кругом вокруг шеи, на круге висит колокольчик.
Слева у авансцены – оконная рама, в закрытом положении.
Справа входит писатель Роман Шмараков в древнеримских латах, с аккуратно подстриженной бородой, и с лютней в руке. Задумчиво смотрит на портрет Баха. Оркестр приглушенно играет тему главной героини из оперы Джузеппе Верди «Аида».
ШМАРАКОВ.
О древнем Риме говорить смешно.
Какой-то просто Хармс и анекдоты.
ГОЛОС ИЗ ЗАЛА
Не кокетничайте понапрасну!
ДРУГОЙ ГОЛОС ИЗ ЗАЛА
(по адресу первого голоса)
Тише!
Шмараков решает не реагировать и замыкается в себе. Тема «Аиды» сходит на нет. Неожиданно оркестр звучно играет канкан из увертюры Жака Оффенбаха к оперетте «Орфей в аду» (пропустив вступление). Слева степенно входит писатель Тарас Бурмистров в валенках на босу ногу, шортах, и бордовом смокинге, неся в руке чашку с отбитой ручкой, наполненную теплым пивом, ища одиночества, дабы предаться медитации. Видя Шмаракова, Бурмистров поражается, пересекает сцену, и упирается плечом в барельеф.
БУРМИСТРОВ.
Не побоюсь признаться я прилюдно:
Общением с людьми я утомлен.
ШМАРАКОВ
(настороженно).
Сия позиция относится ль ко мне?
БУРМИСТРОВ
Нет, к вам - отнюдь. Писатель вы хороший.
(в зал)
Читайте Шмаракова, господа.
ШМАРАКОВ
Позвольте, безусловно благодарен
Я вам за комплименты, о Тарас.
Я неожиданно обрел известность
Печатаясь в журналах второсортных
И пользуясь благорасположением
Посредственных издательских домов.
Я скромен.
БУРМИСТРОВ
... ... ... Вас заслуженно издали.
Читая вас, питаю я надежду
Что русская словесность умирает,
Но все-таки не полностью. Россия
Не труп еще, читатели не трупы,
Хотя, конечно, дрянь у нас страна,
И люди тоже дрянь, сказать по правде.
И тем не менее, литература
В России может только быть. Хотя
Еще и в Англии.
(пьет пиво)
... ... ... Сейчас я буду
Кантату новую играть вам, о Роман,
Из вариаций дерзких, усложненных
На темы Баха. Слушайте, и знайте -
Прилепину такое не по силам.
В известной степени, конечно, люди
Не понимают музыку нисколько.
ШМАРАКОВ
(пугаясь)
Вы не желаете ли сделать милость
И поделиться мне позволить с вами
Раздумьем о Людовике Девятом?
БУРМИСТРОВ
Я не люблю Людовика. Девятый
Не поощрял финансово поэтов.
ШМАРАКОВ
Ах, от чего ж у вас такие мысли?
БУРМИСТРОВ
А что же? Ну, посиживал под дубом
В готическом своем Венсене. Также,
В крестовые походы отправлялся -
Вот весь его деяний список. А какие
При нем писатели писали книги?
А никаких. Все с голоду подохли.
Как ненавижу я людей! Я величайший
Писатель в нынешней России. Нет других!
ШМАРАКОВ
(пытаясь не оторопеть)
Э ... впрочем, вы, сказать по сути, правы.
Я скромен очень.
БУРМИСТРОВ
... ... ... Да, скромны. И все же
Вы ненавидите писателей, всех скопом,
Сегодняшних.
ШМАРАКОВ
... ... ... Нисколько. Вы неправы.
Я никогда такого не глаголил,
И впредь глаголить тоже не надеюсь.
БУРМИСТРОВ
Но вы же признаете, и прилюдно,
Что давеча, своей забавы ради,
Прикончили они литературу?
Ведь так, скажите? Так ведь?
ШМАРАКОВ
... ... ... Нет, зачем же.
Уж это лишнее. Нет времени на это
В моем раскладе. Погружен по самый
Супрастернальный скарифацьо, о Тарас,
Я в скромныя труды свои. Бывает,
Конечно, отдых от трудов, и вот тогда
Поднявшись и окно главу просунув,
Я с юмором и тонко наблюдаю
Прохожих, и высказываюсь скромно.
БУРМИСТРОВ
Ну, что я говорил! Давайте лучше
Сыграю я вам новую кантату.
(пьет пиво)
ШМАРАКОВ
Помилуйте, за что же ... Впрочем, да.
(смотрит на валенки Бурмистрова)
БУРМИСТРОВ
Как я уж отмечал в своем журнале -
Есть музыка эпох и весей разных,
Но все, что после Баха - то, поверьте,
(Зачеркнуто: «Не стоит ни хуя»),
Воистину не стоит ни гроша.
ШМАРАКОВ
А почему вы в валенках, позвольте?
БУРМИСТРОВ
Се русской обуви один из образцов.
Вам, пишущему очень хорошо
О странствиях дантистов иудейских,
Возможно, трудно это оценить.
К пирам я не испытываю страсти,
И по рассеянности только принимаю
Я пищу, о Роман. И всякий раз
Лишь крупами и кофием питаюсь.
Ну иногда еще к цыплятам и бруснике
Влечет меня, не чаще раза в месяц.
И в обуви совсем не разбираюсь,
Одежда оставляет равнодушным
Меня.
ШМАРАКОВ
... ... ... Я не пишу об иудейских
Дантистах, о Тарас. Лишь раз случайно
Романс я услыхал. Он исполнялся
Со страстью упомянутым дантистом,
Ну я и разомлел. Ведь я нечасто
Читаю современную словесность,
И всякий раз, поверьте, изумленье
Тяжелое во мне она, словесность,
Увы, признаюсь вам я, вызывает.
БУРМИСТРОВ
Евреи выродились, в этом суть
Несчастия огромного России.
А пишете вы очень хорошо.
И про романс особенно, я помню,
Я сам его люблю.
(допивает пиво, ставит кружку на пол, идет к органу)
Сейчас сыграю вам свою контату.
Для понимания она сложна. Так надо.
Ведь сам великий Лермонтов, и тот бы
Ее не понял. Даже Достоевский,
И до известной степени великий
Чуть менее Толстой - нет, не постигли б.
(играет дуэт Риголетто и Джильды из конца второго акта оперы Джузеппе Верди «Риголетто»)
ШМАРАКОВ
(задумчиво, в зал)
А ввечеру, когда уже стемнело,
И в дрейф легли планеты меж созвездий,
Собрались офицеры из Ольмюнца
Под дубом знаменитым у Венсена.
Сошлись они, чтоб обсудить неспешно
Недавно обнаруженные в Альпах
Известным археологом фон Штюппе
Ивика вирши. А меж тем напротив
В кафе у столиков сидели люди,
На офицеров взглядов не бросая.
Пытливые, воззрилися оне
На сирую единственную башню
Готического замка, что осталась
Одна из-за ревизии младого
Монарха. Рядом с поезда метро
Отважные сходили пассажиры,
И от платформы спешно поднимаясь
На тротуар, проложенный поверх
Античной римской страды, укрепленной
Известкою и панцирями устриц,
Настраивались сразу же в кафе,
Но все же часть их шла вдоль рва, в обход,
По кромке старый замок огибала,
И за угол стремилась. А Девятый
Людовик мраморный, стоящий рядом,
Увы, никем не замечался вовсе.
Играет бравурный веристский марш из финала второго акта оперы Джакомо Пуччини «Богема». Слева на сцену въезжает джакузи на колесиках, над ним поднимается пар. В джакузи сидит со счастливой улыбкой Джино, куря сигару.
Марш сменяется квартетом из второго акта оперы Рихарда Вагнера «Мейстерзингеры». Вкатывается на велосипеде Жанна Темноватая, ругаясь матом.
ДЖИНО
О Жанна, вы прелестны как! С Тарасом
Нашли друг друга вы!
ЖАННА
... ... ... Пошел ты на хуй,
Мудак, козел калифорнийский, сука.
Закройся, падла.
(Подозрительно смотрит на Шмаракова).
ДЖИНО
... ... ... Не умеет вовсе
Тарас писать! И не старался б лучше.
Вам нужно, о Тарас, найти работу
В конторе, с тем, чтоб на обед и ужин
Есть тоже самое, что я, но только хуже,
И это потому, что всё в России
Хужей намного, нежли в Сан-Франциско.
Всенепременно нужно вам жениться
На Жанне страстной.
ЖАННА
... ... ... Не командуй, жопа!
Мудак, брехло, дебил, залупа, пидор!
Бурмистров твой говнюк и тунеядец!
Как все, к чему лукавить, москали.
(подозрительно оглядывает Шмаракова).
БУРМИСТРОВ
(заканчивая игру и вежливо поднимаясь от органа)
Прискорбно, Женя, и неэстетично!
Вы стали ограниченным рабом.
А ведь когда-то, Женя, подавали
Надежды вы. Да и талант имелся.
ДЖИНО
(раскинув руки в стороны и положив их на края джакузи, в одной руке бокал, в другой сигара)
У вас, Тарас, таланта нет. Но если
Устроитесь вы где-нибудь в контору,
То будет по российским сраным меркам
У вас вполне приличная квартира.
Нельзя ее сравнить, конечно, с домом,
В котором я живу, и даже с тем,
В котором мексиканцы в Сан-Франциско,
Устроившись на ферму подработать,
Живут. Но для России – очень даже!
Вам будут все завидовать. Однако,
Вы возрастом, Тарас, уже не вышли.
Дабы снискать на поприще зарплату,
Сопоставимую с моею, нужно
Лет в двадцать было начинать. И после,
Лет через двадцать бы платил начальник
Нормальные вам деньги, и могли бы
Вы вкусный стейк вкушать и пить вино
Отменное, по сраным русским меркам.
Вот Жанна подтвердит.
ЖАННА
... ... ... Засунь ты в жопу
Себе язык свой, пидор, жополиз.
(недовольно и с подозрением смотрит на Шмаракова).
БУРМИСТРОВ
Вам, Женя, не понять, что как эпохи
Единственный достойный представитель
В литературе, я могу лишь вам
Конкретно посочувствовать.
ДЖИНО
... ... ... Не надо.
Вы мне завидуете. Зависть злая
Вас непрестанно гложет, о Тарас.
Вот Быкову, к примеру, каждый день
Завидуете вы, Тарас, немало.
А виноваты в этом вы лишь сами.
Вам нужно в офисе найти работу,
Чтобы снискать себе, Тарас, зарплату,
Пусть плохо, но сравнимую, с моею.
Жанна слезает с велоспиеда, подходит к Шмаракову, и смотрит на него в упор. Шмараков слегка теряется и, старясь смотреть мимо Жанны в зал, говорит, аккомпанируя себе на лютне:
ШМАРАКОВ
Действительным племянником Траяна
Нимало не являясь, Адриан
Звал его дядей. Смирный же Сенека
Не возражал, когда при нем другие
Поэтом самым лучшим называли
Гомера, а Теренция успех
На сцене вовсе был ему забавой.
«Как там Теренций?» спрашивал Сенека.
«Небось уж пишет новую пиэсу?»
И с добродушным смехом утирал
Глаза свои небрежно тоги краем,
А после, выйдя в атриум, был мрачный
И тихий. Вдоль серванта отползая
Андрей Иваныч вспомнил, не кабенясь,
Как перерезал ленточку намедни
Трамвайного депо. В своем я праве,
И делаю, как прежде, что могу.
БУРМИСТРОВ
(отойдя от органа)
И более.
(в зал)
... ... ... Читайте Шмаракова.
ДЖИНО
Ну, это что! Тарас не понимает.
Вот, например, скажу. Недавно был я
На барбекью предпраздничном у друга.
Ведь у меня есть друг, а у Тараса
Костюма даже нет, не то, что друга.
Лежали мы в джакузи, что присторил
Себе мой друг на задний двор. И ели
Сырое мясо мы. Сие полезно
И вкусно как ничто. Боюсь в России
Не понимают этого. И кухни
В России нет, как таковой.
БУРМИСТРОВ
(улыбаясь иронически)
... ... ... Позвольте,
Когда же нет! Ведь кухня - это где
Плита, два стула, стол, и холодильник.
А вы в Америке провинциальной,
Где нет культуры (в степени известной
Об этом пожалеть, пожалуй, стоит,
Поскольку я Америку люблю)
Вельми вы, Женя, друг мой, одичали.
Открытия все сделаны в Европе,
Картины все написаны в Париже,
Кантаты только немцы сочиняли,
А книги только русские бывают,
Плюс Роллинг и Ланпо. (Вы возразите,
Что, де, Ланпо в Америке родился,
И жил там и работал, может, тоже
Подолгу никуда не отлучаясь,
Но это все неверно и комично);
И нет нигде возвышенной такой
Культуры, как в Тибете и Китае.
ЖАННА
(кидаясь к Бурмистрову, но останавливаясь на расстоянии полутора метров от него, в виду его убедительного роста)
Ты психотип! Людей ты ненавидишь!
Ты жить желаешь, блядь, за счет других!
И думаешь – ты парубок моторный?!
Ха! Не смеши меня, о долбоеб презренный!
БУРМИСТРОВ
Людей действительно я ненавижу.
Однако, эти самые другие
Как раз за счет мой, Жанна, проживают.
Рабы оне. Ведь это очевидно.
ДЖИНО
Тарас, вы не умеете писать.
Так даже восьмиклассники не пишут.
Ищите вы себе в конторе должность.
И жизни уровень у вас подскочит сразу.
И будете гостям вы на органе
По праздникам бряцать Ля Кумпарситу.
Вы к лучшему, Бурмистров, не способны.
Излишне говорить, что никогда вы
Не будете иметь себе достаток
С моим сравнимый. Это потому,
Что профессионал я. Мне дают
И деньги, и респект за то что делать
Умею я всё то, чем занимаюсь.
Вам, не надейтесь, столько не заплатят.
Поскольку вы, Тарас, не заслужили.
Но все же лучше это, чем сидеть
И говорить, что, дескать, вы писатель.
Писать вы не умеете. Нарпасны
Старания. И Быкову все время
Завидуете томно.
БУРМИСТРОВ
... ... ... Не придурок
Вы, Женя, но сказать сие мог только
Законченный придурок, право слово.
Все замирают. Шмараков выходит на авансцену. Оркестр начинает приглушенно играть вступление к третьему акту оперы Рихарда Вагнера «Лоэнгрин».
ШМАРАКОВ
И вот наконец дворец был построен. Император вошел в него медленно, сопровождаемый друзьями и слугами, оглядел роскошный зал, потрогал рукой пилястру, из которой торчал золотой светильник, и сказал - «Ну вот, наконец-то и у меня есть в этом городе свой уголок!» Друзья дружно рассмеялись, а в это время ...
Плавная речь Шмаракова прерывается оркестром, громоподобно заигравшим вдруг полонез Козловского (в обработке Петра Чайковского, естественно - финал первой сцены второго акта Пиковой Дамы).
Все участники замерли. Некоторое время оркестр играет при полном их молчании и бездействии. Наконец, когда музыкальная пауза начинает казаться неприличной не только залу, но и самим участникам, занавес падает, знаменуя таким образом прибытие царственной особы, кою в театре (по русской традиции) показывать нельзя. На самом деле нет ниакой царственной особы, просто телевизионщики застолбили место и с минуты на минуту должен прибыть Дмитрий Быков с тем, чтобы взять интервью у балетной звезды, только что подписавшей контракт с Мариинским Театром. На случай, если звезда заболеет или раскапризничается, тут же в забегаловке напротив сидят в запасе Владимир Жириновский и Михаил Ефремов.
